Знойным засушливым летом 1212 г. произошло событие, которое известно нам как детский крестовый поход.



Хронисты XIII в. подробно описывали феодальные свары и кровавые войны, но не удостоили пристальным вниманием эту трагическую страницу средневековья.

Религиозные авторы последующих веков по понятным причинам обходили молчанием страшный сюжет. А просвещенные светские писатели, даже самые злоязычные и беспощадные, считали, по-видимому, напоминание о бессмысленной гибели почти ста тысяч детей «ударом ниже пояса», недостойным приемом в полемике с церковниками. Маститые же историки видели в нелепом предприятии детей лишь очевидную бесспорную глупость, на исследование которой нецелесообразно затрачивать умственный потенциал. Глупость она и есть глупость. И потому детскому крестовому походу уделяются в солидных исторических исследованиях, посвященных крестоносцам, в лучшем случае считанные страницы между описаниями четвертого (1202—1204) и пятого (1217-1221) крестовых походов. Стоит ли, дескать, поминать поход «номер четыре с половиной», поход-недомерок, в реальность которого одно время солидные ученые даже не верили!

Единственным основательным исследованием детского крестового похода остается книга Джорджа Забриски Грея, изданная в 1870 г. и переизданная сто лет спустя. Американский католический священник польского происхождения был безмерно удивлен почти полным забвением столь значительного события, и это подвигло Грея на создание его первой и последней книги, для написания которой пришлось буквально по крохам собирать сведения о крестовом походе детей, рассеянные в хрониках XIII в. Пусть преподобный Грей грешил лирическими отступлениями, многословием и излишней для историка сентиментальностью. Но прошло вот уже более ста лет, а книга писателя-дилетанта по-прежнему вне конкуренции. Достойного соперника и опровергателя ее не нашлось. Не по нехватке талантов, а по недостатку рвения. А между тем наш век бросил страшный отсвет на ту давнюю трагедию. Нет, новые средневековые документы о детском крестовом походе не обнаружены, но сегодня он видится нам другим, увы, уже менее исключительным.
Так что же произошло знойным, засушливым летом 1212 г.?

Стефан — «суперзвезда» из Клуа

О, святая земля! Сколько крови было за тебя пролито! В 1095 г. папа Урбан II на Клермонском соборе кинул клич: «Земля та «течет медом и млеком». Иерусалим — плодоноснейший перл, второй рай утех.

А земля, которую вы населяете, сдавлена отовсюду морем и горными хребтами, едва дает хлеб своим пахарям. Предпримите путь ко гробу святому, исторгните ту землю у нехристей и подчините ее себе!»
Предприняли и исторгли. Но ненадолго. К началу XIII в. завоевания крестоносцев в Палестине начали таять. Голод и мусульмане мало-помалу истребляли немногочисленные гарнизоны «освободителей гроба господня». Четвертый крестовый поход, как известно, завершился полным конфузом: рыцари даже не доплыли до Палестины, а взяли приступом и разграбили город Константинополь — второй после Рима центр христианства.

Разруха, усобицы и изнурительные крестовые походы опустошали европейские города и деревни. Люди не хотели даже думать об очередной кровавой бойне за «гроб господень». Не унималась лишь папская курия. Папа Иннокентий III непрестанно рассылал своих легатов, чтобы те воодушевляли массы и баронов на новый поход против неверных. И народы воодушевлялись. Но лишь на словах. Никто не торопился стяжать воинскую славу и сложить голову за «второй рай утех» даже ради того, чтобы сразу попасть в первый. Папа разражался угрозами опалы и отлучения, священники изощрялись в красноречии, а народ, надрывая глотки в криках одобрения, упрямо не желал пополнять ряды крестоносного воинства.

Как же все-таки выбить искру и разжечь пожар священной войны в столь тяжелые для церкви времена? Народ, прежде бывший что порох (тогда еще не изобретенный), теперь словно мокрый валежник! Что ж, иного народа не предвидится и надобно искать кресало поискристей прежнего!

Слепой случай и яркая личность пришли на помощь папе римскому.

В 1200 г. (а может, в следующем) неподалеку от Орлеана в деревушке Клуа (а может, в другом месте) родился крестьянский мальчик по имени Стефан (а может, Этьенн). Это слишком похоже на зачин сказки, но мы только воспроизводим небрежность тогдашних хронистов и разнобой в их рассказах о детском крестовом походе. Впрочем, сказочный зачин вполне уместен для рассказа о сказочной судьбе.

Как все крестьянские дети, Стефан с малых лет помогал родителям - пас скот. От сверстников он отличался только чуть большей набожностью: Стефан чаще других бывал в церкви, горше других плакал от переполнявших его чувств во время литургий и крестных ходов. Сызмала его потрясал апрельский «ход черных крестов» — торжественная процессия в день святого Марка, участники которой несли обвитые черной холстиной кресты. В этот день возносили молитвы за воинов, полегших в святой земле, за мучимых в мусульманском рабстве. И мальчик воспламенялся вместе с толпой, яростно клявшей неверных.

Не раз сеченная спина не позволяла глазам Стефана отвлекаться от стада. Зато мысленно он постоянно находился за морем, в святой земле.

В один из теплых майских дней 1212 г. его окликнул монах-пилигрим:

— Эй, мальчик, что размечтался? Не поделишься хлебцем со странником, идущим из Палестины?

— С радостью.

Монах присел, взял горбушку и пустился в рассказы о заморских чудесах и подвигах. Стефан зачарованно слушал. Вдруг монах прервал свое повествование, а потом неожиданно спросил:

— А знаешь ли ты, что я Иисус Христос?

Все дальнейшее было как во сне (или же сном было все: и до и после этих слов). Монах-Христос велел мальчику стать во главе небывалого крестового похода — детского, ибо «от уст младенцев исходит сила на врага». Нет нужды ни в мечах, ни в доспехах — для покорения мусульман будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах. Затем онемевший Стефан принял из рук монаха свиток — письмо к королю Франции. После чего монах быстро ушел прочь (растворился в воздухе?).

Стефан не мог более оставаться пастухом. Всевышний призвал его на подвиг. Запыхавшись, мальчик примчался домой и десятки раз пересказывал случившееся с ним родителям и соседям, которые тщетно вглядывались (ибо были неграмотными) в слова загадочного свитка. Ни насмешки, ни подзатыльники не охладили рвения Стефани. Назавтра он собрал котомку, взят посох и направился в Сен-Дени — в аббатство святого Дениса, патрона Франции Мальчик верно рассудил, что собирать добровольцев для детского похода надо в месте наибольшего стечения паломников.

И вот — раннее утро. Щуплый мальчик с котомкой и посохом на пустынной дороге. «Снежный ком» покатился. Мальчика еще можно остановить, удержать, связать и бросить «остыть» в подвал. Но ведь никто не предвидел трагического будущего.

Один из хронистов свидетельствует «по совести и по истине», что Стефан был «рано возмужавшим негодяем и гнездилищем всех пороков». Но эти строки были написаны спустя тридцать лет после печального финала безумной затеи, когда задним числом стали искать козла отпущения. Ведь имей Стефан дурную репутацию в Клуа, мнимый Христос не выбрал бы его на роль святого. Вряд ли стоит называть Стефана и юродивым, как это делают советские исследователи. Он мог быть просто экзальтированным доверчивым мальчиком, сметливым и речистым.

По пути Стефан задерживался в городах и деревеньках, где своими речами собирал десятки и сотни людей. От многочисленных повторов он перестал робеть и путаться в словах. В Сен-Дени пришел уже опытный маленький оратор. Аббатство, расположенное в девяти километрах от Парижа, притягивало многотысячные толпы паломников. Стефана там приняли отлично: святость места располагала к ожиданию чуда — и вот оно: ребенок-златоуст. Пастушонок бойко пересказывал все, что слышал от пилигримов, ловко вышибал слезу у толп, которые и пришли-то за тем, чтобы умиляться и плакать! «Спаси, господи, страждущих в плену!» Стефан указывал на мощи святого Дениса, хранимые среди злата и драгоценных каменьев, чтимые толпами христиан. А затем вопрошал: такова ли судьба гроба самого господа, вседневно оскверняемого неверными? И выхватывал из-за пазухи свиток, и толпы гудели, когда отрок с горящими глазами потрясал перед ними непреложным велением Христа, обращенным к королю. Стефан вспоминал о множестве чудес и знамений, поданных ему господом. Например, накануне появления монаха-Христа стадо забрело в пшеницу. Стефан погнался с хворостиной за коровами — а те вдруг пали перед ним на колени! «Не так ли и нехристи падут пред нами!»

Стефан проповедовал перед взрослыми. Но в толпе были сотни детей, которых тогда частенько брали с собой старшие, направляясь к святым местам.

Через неделю чудесный отрок вошел в моду, выстояв в острой конкуренции со взрослыми краснобаями и юродивыми. Не стало дело и за чудесами: Стефан исцелял хромых и слепых, являл иные знаки святости.
С горячей верой слушали нового чудотворца дети. Он взывал к их тайным мечтам: о ратных подвигах, о путешествиях, о славе, о служении господу, о свободе от родительской опеки. А как это льстило честолюбию подростков! Ведь господь избрал своим орудием не грешных и алчных взрослых, а их — детей!

Паломники расходились по городам и весям Франции. Взрослые очень скоро забыли о Стефане. Зато дети взахлеб рассказывали всюду о ровеснике — чудотворце и ораторе, поражая воображение соседских детей и давая друг другу страшные клятвы помочь Стефану. И вот уже игры в рыцарей и оруженосцев заброшены, французские ребятишки начали опасную игру в христово воинство. Дети Бретани, Нормандии и Аквитании, Оверни и Гаскони, пока взрослые всех этих областей ссорились и воевали друг с другом, стали объединяться вокруг идеи, выше и чище которой не было в XIIIв.

Хроники умалчивают, был ли Стефан для папы счастливой находкой, или кто-то из прелатов, а может, и сам понтифик заранее запланировали явление мальчика-святого. Принадлежала ли сутана, мелькнувшая в видении Стефана, никем не уполномоченному монаху-фанатику или переодетому посланцу Иннокентия III - теперь уже не дознаться. Да и неважно, где возникла идея детского крестоносного движения — в недрах папской курии или в ребячьих головах. Папа ухватился за нее железной хваткой.

Теперь все служило добрым предзнаменованием для детского похода: плодовитость лягушек. столкновения собачьих стай, даже начинающаяся засуха. То там, то здесь появлялись «пророки» двенадцати, десяти и даже восьми лет от роду. Все они твердили, что посланы Стефаном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все эта пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса...

Детвора формировала отряды и маршировала по окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия, поющего плана в псалмы, находился свой пророк, за ним несли орифламму — копию стяга пятого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи, размахивали курящимися кадильницами.

А какое это было заманчивое зрелище для детей знати, которые наблюдали торжественный ход сверстников из своих замков и домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или старший брат. Кто-то из них погиб. И вот — возможность отомстить неверным, стяжать славу, продолжить дело старшего поколения. И дети из знатных семей с энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями Христа и Присно-девы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были подчиняться худородному сверстнику-пророку.

В движение включилось немало и девочек, которые тоже мечтали о святой земле, подвигах и свободе от родительской власти. Вожаки не гнали «девчонок» — хотелось собрать армию побольше. Многие девочки ради безопасности и для удобства движений переодевались мальчиками.

Как только Стефан (еще не истек май!) объявил местом сбора Вандом, туда стали сходиться сотни и тысячи подростков. С ними были немногочисленные взрослые: монахи и священники, идущие, по выражению преподобного Грея, «всласть пограбить или вдосталь намолиться»; городская и деревенская беднота, присоединившаяся к детям «не для Иисуса, а рада хлеба куса»; а всего больше — воры, шулера, разный преступный сброд, который надеялся поживиться за счет знатных детей, хорошо снаряженных в дорогу. Многие взрослые искренне верили в успех похода без оружия и надеялись, что им достанется богатая добыча. Были с детьми и старцы, впавшие во второе детство. Сотни продажных женщин вились вокруг отпрысков знатных семей. Так что отряды получались на диво пестрые. И в прежних крестовых походах участвовали дети, старики, орды магдалин и всяческие подонки. Но раньше они были лишь довеском, а ядро христова воинства составляли искусные в ратном деле бароны и рыцари. Теперь вместо плечистых мужей в латах и кольчугах ядро воинства составляли безоружные дети.

Но куда же смотрели власти и, главное, родители?

Все ждали, что дети перебесятся и успокоятся.

Король Филипп И Август, неутомимый собиратель французских земель, коварный и дальновидный политик, поначалу одобрил инициативу детей. Филипп хотел иметь папу на своей стороне в войне с английским королем и был не прочь угодить Иннокентию III и организовать крестовый поход, да только власти его на то не хватало. Как вдруг — эта затея детей, шум, энтузиазм. Разумеется, все это должно зажечь сердца баронов и рыцарей праведным гневом против неверных!

Однако, увы, взрослые не потеряли голову. А детская «возня» стала угрожать спокойствию государства. Ребята бросают дома, бегут в Вандом — бред какой-то! Еще в самом деле двинутся к морю! Но, с другой стороны, папа отмалчивается, легаты агитируют за поход... Как бы не прогневить понтифика! Осторожный Филипп II схитрил: обратился к высокоумным ученым недавно созданного Парижского университета. Те ответили твердо: необходимо немедленно остановить детей! Если надо — силой, ибо их поход вдохновлен сатаной! Ответственность была не на нем, и король выпустил эдикт, повелевающий детям немедля выбросить из головы глупости и разойтись по домам.

Однако королевский эдикт не произвел впечатления на детей. У ребячьих сердец был владыка могущественнее короля. Дело зашло слишком далеко — окриком его уже не остановить. Лишь малодушные вернулись к маменькиной юбке. Пэры и бароны не рискнули применить насилие: простой люд сочувствовал этой затее детей и поднялся бы на их защиту. Без бунтов не обошлось бы. Ведь народу только что внушали, что божья воля позволит детям без оружия и кровопролития обратить мусульман в христиан и, таким образом, освободить из рук неверных «гроб господень».

К тому же папа заявил громогласно: «Эти дети служат укором нам, взрослым: пока мы спим, они с радостью выступают за святую землю». Иннокентий III все еще надеялся с помощью детей разбудить энтузиазм взрослых. Из далекого Рима он не мог видеть исступленных ребячьих лиц и, вероятно, не сознавал, что уже утратил контроль над ситуацией и не может остановить детский поход. Охвативший детей массовый психоз, искусно подогреваемый церковниками, теперь уже невозможно было сдержать.

Поэтому Филипп II «умыл руки» и не настаивал на выполнении своего эдикта.

В стране стоял стон несчастных родителей. Забавные торжественные детские шествия по округе, столь умилявшие взрослых, превратились в повальное бегство подростков из семей. Редкие семьи в своем фанатизме сами благословляли детей на гибельный поход. Большинство отцов пороли своих отпрысков, запирали в чуланах, но дети перегрызали веревки, подкапывали стены, ломали замки и — убегали. А те, кто не смог вырваться, бились в истериках, отказывались от пищи, чахли, заболевали. Волей-неволей родители сдавались.

Дети надевали своего рода униформу: серые простые рубахи поверх коротких штанов и большой берет. Но многие ребятишки и этого не могли себе позволить: шли, в чем было (нередко босые и с непокрытой головой, хотя солнце в то лето за тучи почти не заходило). На груди у участников похода был нашит матерчатый крест красного, зеленого или черного цвета (конечно, эти цвета соперничали друг с другом). У каждого отряда был свой командир, флаг и прочая символика, которой ребятишки очень гордились. Когда отряды с пением, знаменами, крестами бодро и торжественно проходили через города и деревни, направляясь в Вандом, только замки и крепкие дубовые двери могли удержать сына или дочь дома. Словно чума прошлась по стране, унося десятки тысяч детей.

Восторженные толпы зевак бурно приветствовали отряды детворы, чем еще больше подогревали ее энтузиазм и честолюбие.

Наконец некоторые священники поняли всю опасность данной затеи. Они стали останавливать отряды, где могли — уговаривали детей разойтись по домам, уверяли, что мысль о детском походе — это происки дьявола. Но ребята были непреклонны, тем более что во всех крупных городах их встречали и благословляли папские эмиссары. Разумных священников немедленно объявляли вероотступниками. Суеверие толпы, энтузиазм детей и козни папской курии победили здравый смысл. И многие из этих священников-«вероотступников» сознательно отправились вместе с обреченными на неминуемую гибель детьми, как семью веками позже учитель Януш Корчак пошел вместе со своими воспитанниками в газовую камеру фашистского концлагеря Треблинка.

Крестный путь германских детей

Весть о мальчике-пророке Стефане расходилась по стране со скоростью пеших богомольцев. Те, кто ходил на поклонение в Сен-Дени принесли новость в Бургундию и Шампань. оттуда она достигла берегов Рейна. В Гермами не замедлил объявиться свой «святой отрок». И там папские легаты взялись за обработку общественного мнения в пользу организации детского крестового дохода.

Мальчонку звали Николас (мы знаем только латинский вариант его имени). Родился он в деревушке близ Кельна. Ему было лет двенадцать, а то и десять. Поначалу он был просто пешкой в руках взрослых. Отец Николаса энергично пропихивал своего вундеркинда в пророки. Неизвестно, был ли богат отец мальчика, но им, несомненно, руководили невысокие мотивы. Монах-летописец, свидетель процесса «делания» малолетнего пророка, называет отца Николаса «пройдошливым дурнем». Сколько он заработал то сыто, нам неведомо, но через несколько месяцев поплатился за дела сына жизнью.

Кельн — религиозный центр германских земель, куда стекались тысячи паломников зачастую со своими детьми. — был наилучшим местом для развертывания агитации. В одной из церквей города хранились ревностно почитаемые мощи «Трех королей Востока» — героев популярнейшей церковной легенды. Не станем отвлекаться на подробности, отметим только деталь, роковая роль которой выяснится позже: мощи были захвачены Фридрихом I Барбароссой во время ограбления им Милана. И вот именно здесь, в Кельне, по наущению отца Николас провозгласил себя избранником божьим.

Далее события развивались по уже апробированному сценарию. Николасу-де было видение креста в облаках, и голос всевышнего велел ему собирать детей в поход; толпы бурно приветствовали новоявленного мальчика-пророка; немедленно последовали исцеления им бесноватых и иные чудеса, слухи о которых распространились с невероятной быстротой. Николас ораторствовал на папертях церквей, на камнях и бочках посреди площадей; всякий раз в патетических местах своей речи указывая на собор с драгоценной ракой, к которой богомольцы сносили свои пожертвования, он риторически вопрошал: «А таким ли почетом окружен гроб господень в Иерусалиме? Неужели мы бесчувственнее франков? Неужели только им одним достанется слава завоевания святой земли?»

Далее все шло по уже знакомой нам схеме: взрослые паломники разносили весть о малолетнем пророке, дети перешептывались и собирались в команды, маршировали по окрестностям разных городов и сел до тех пор, пока не «умаршировывали» окончательно — в Кельн. Но были в развитии событий в Германии и свои особенности. Фридрих II, сам еще юнец, только-только отвоевавший престол у своего дяди Оттона IV, был на тот момент любимчиком папы, а следовательно, мог позволить себе перечить понтифику. Он решительно запретил затею детей: страну и без того сотрясали смуты. Поэтому дети собрались только из ближайших к Кельну при-рейнских краев. Зато в каком количестве!

Движение выхватывало из семей не одного-двух ребят, как во Франции, а почти всех, включая даже шестилеток и семилеток. Именно эта малышня уже на второй день похода станет проситься старшим на закорки, а на третьей-четвертой неделе начнет болеть, убирать, в лучшем случае оставаться в придорожных селениях (по незнанию дороги назад — навсегда). Вторая особенность германского варианта: среди мотивов детского похода первое место здесь занимало не стремление к освобождению «святой земли», а жажда мести. Доблестных германцев в крестовых походах погибло весьма много — в семьях любого звания и состояния помнили о горьких потерях. Вот почему отряды состояли почти сплошь из мальчиков (правда, некоторые из них оказались переодетыми девочками), а проповеди Николаса и других вожаков местных отрядов больше, чем наполовину состояли из призывов к реваншу. Но реваншу приятному во всех отношениях: ведь поход, по «договоренности» с богом, должен быть бескровным. Взрослые германцы умилялись детскому многоголосому пению: «Пройдем по морю, как по суху. Обратим неверных словом божьим, да примут святой закон Христа!»

Отряды детей поспешно собирались в Кельне. Поход надо было начать как можно скорее: император против, бароны против, родители ломают палки о спины сыновей! Того и гляди, заманчивая затея сорвется!

Жители Кельна являли чудеса терпения и гостеприимства (деваться некуда) и давали приют и пищу тысячам детей. Большая часть мальчиков ночевала в полях вокруг города, стонущего от наплыва преступного сброда, который рассчитывал поживиться, присоединившись к детскому походу.

И вот настал день торжественного выступления из Кельна. Конец июня. Под знаменами Николаса — не менее двадцати тысяч детей (по некоторым хроникам, вдвое больше). В основном это мальчики двенадцати лет и старше. Как ни противились немецкие бароны, но отпрысков знатных семей в отрядах Николаса оказалось больше, чем у Стефана. Ведь и баронов в раздробленной Германии было намного больше, чем во Франции, а майорат1 не оставлял надежд на обеспеченное будущее их младшим сыновьям: для этих последних любой крестовый поход — надежда на улучшение судьбы. К тому же в сердце каждого знатного подростка, воспитанного на идеалах рыцарской доблести, пылала жажда мести за убитого сарацинами деда, отца или брата.

Кельнцы высыпали на городские стены. Тысячи одинаково одетых детей выстроены колоннами в поле. Над серым морем колышутся деревянные кресты, знамена, вымпелы. Сотни взрослых — кто в сутанах, кто в лохмотьях — кажутся пленниками детского воинства. Николас, командиры отрядов, часть детей из знатных родов поедут в повозках, окруженных оруженосцами. Но многие малолетние аристократы с котомками и посохами стоят бок о бок с последними из своих холопов.

Отрыдали и отпрощались матери детей из отдаленных городов и селений. Пришел черед прощаться и рыдать кельнским матерям — их дети составляют едва ли не половину участников похода.

Но вот прозвучал сигнал труб. Дети затянули гимн во славу Христа собственного сочинения, увы, не сохраненный для нас историей. Строй шевельнулся, дрогнул — и двинулся вперед под восторженные клики толпы, причитания матерей и ропот здравомыслящих людей.

Проходит час — и детское воинство скрывается за холмами. Только тысячеголосое пение еще доносится издалека. Кельнцы расходятся — гордые: они вот снарядили своих детей в путь, а франки еще копаются!..
Неподалеку от Кельна воинство Николаса разбилось на две огромные колонны. Одну возглавил Николас, другую — мальчик, чьего имени хроники не сберегли Колонна Николаса двигалась на юг коротким путем: по Лотарингии вдоль Рейна, по западу Швабии и через французскую Бургундию. Вторая колонна добиралась до Средиземного моря по длинному маршрут, через Франконию и Швабию. Тем и других; путь в Италию заграждали Альпы. Разумнее было бы идти равниной в Марсель туда намеревались направиться французские дети, да и Италия казалась ближе к Палестине, чем бургундский Марсель.

Отряды растянулись на многие километры. Оба маршрута пролегали через полудикие края. Тамошний люд, немного численный даже по тем временам, жался к немногим крепостям. Дикие звери выходили дороги из лесов. Чащи кишели (никами. Дети десятками тонули при переправах через речки. В таких условиях целые группы убегали обратно домой. Но ряды детского «воинства» тут же восполнялись ребятами из придорожных селений.

Слава опережала участников похода. Но не во всех городах их кормили и оставляли ночевать хотя бы даже на улицах. Порой гнали прочь, справедливо оберегая своих детей от «заразы». Ребятам случалось оставаться без подаяния и день, и два. Съестное из котомок слабых быстро перекочевывало в желудки тех, кто посильнее и постарше. Воровство в отрядах процветало. Разбитные женщины выманивали деньги у отпрысков знатных и богатых семей, шулера отнимали у детей последний грош, заманивая играть на привалах в кости. Дисциплина в отрядах изо дня в день падала.

В путь отправлялись рано утром. В самую жару делали привал в тени деревьев. Пока шли — пели немудрящие гимны вроде этого, чудом сохранившегося: «Прекрасны поля, еще прекраснее леса, одетые в летний наряд. Но Христос прекраснее, Христос чище, и натруженные сердца поют ему хвалу». На привалах рассказывали и слушали полные необычайных приключений и чудес истории о битвах и походах, о рыцарях и пилигримах. Наверняка находились среди ребят балагуры, шалуны, которые носились друг за другом и выплясывали, когда другие валились с ног после многокилометрового похода. Наверняка дети влюблялись, ссорились, мирились, боролись за лидерство... Подробности каждодневного марша не сохранились - а они очень нужны. Ведь даже психологию средневековых взрослых мы понимаем с большим трудом, а уж тогдашние дети — для нас полная загадка.

На биваке в предгорьях Альп, у озера Леман, Николас оказался во главе «воинства» почти вдвое меньшего, чем первоначальное. Величавые горы лишь на минутку своими белыми шапками снега очаровали детей, не видавших ничего подобного по красоте. Затем сердечки сковал ужас: ведь к этим белым шапкам предстояло им подниматься!

К тому же предгорья населяли грозные язычники. Им и в голову не приходило кормить ребят. Добро хоть не убивали. Харчи в котомках таяли. Но и это еще не все: в горных долинах германские дети — многие в первый и последний раз — встретили... тех самых сарацин, которых намеревались крестить в святой земле! Превратности эпохи забросили сюда отряды арабских грабителей: они осели в этих местах, не желая или не имея возможности вернуться на родину. Ребята крались по долине молчком, без песен, опустив кресты. Тут бы и повернуть им обратно. Увы, умные выводы сделал только примазавшийся к детям сброд. Эти подонки уже обобрали детишек и разбежались, ибо дальнейшее сулило только смерть или рабство у мусульман. Сарацины зарубили десяток-другой отставших от отряда ребят. Но к таким потерям дети уже привыкли: что ни день они хоронили или бросали без погребения десятки своих товарищей. Недоедание, утомление, стресс и болезни делали свое дело.

Переход через Альпы — без еды и теплой одежды — стал для участников похода настоящим кошмаром. Эти горы ужасали даже взрослых. Пробираться по обледенелым склонам, по вечным снегам, по каменным карнизам — не у всякого на такое достанет сил и храбрости. Через Альпы переваливали по необходимости купцы с товарами, военные отряды, клирики — в Рим и обратно.

Наличие проводников не спасало от гибели неосторожных детей. Камни резали голые замерзающие ступни. Среди снегов не было даже ягод и плодов, чтобы утолить голод. Котомки были уже совершенно пусты. Переход через Альпы из-за плохой дисциплины, усталости и ослабленности детей затянулся вдвое против обычного! Обмороженные ноги скользили и не слушались, дети срывались в пропасти. За хребтом вставал новый хребет. Спали на камнях. Если находили ветки для костра -грелись. Наверное, дрались из-за тепла. На ночь сбивались в кучи, чтобы согреть друг друга. Поутру поднимались не все. Покойников бросали на мерзлой земле — не было сил даже привалить их камнями или ветками. На высшей точке перевала был монастырь монахов-миссионеров. Там детей чуть обогрели и приветили. Но где было взять еды и тепла на такую ораву!

Спуск был неимоверной радостью. Зелень! Серебро рек! Многолюдные селения, виноградники, цитрусовые, разгар роскошного лета! После Альп в живых остался лишь каждый третий участник похода. Но оставшиеся, воспрянув духом, думали, что все горести уже позади. В этом изобильном краю их, конечно, обласкают и откормят.

Но не тут-то было. Италия встретила их нескрываемой ненавистью.

Ведь явились те, чьи отцы терзали набегами эти изобильные земли, оскверняли святыни и грабили города. Вспомним мощи «Трех королей Востока», которые увез из Милана Фридрих Барбаросса. Поэтому в итальянские города «германских змеенышей» не пускали. Милостыню подавали только самые сердобольные, да и то тайком от соседей. Едва три-четыре тысячи детей дошли до Генуи, воруя еду по пути и обирая плодовые деревья.
В субботу 25 августа 1212 г. (единственная дата в хронике похода, с которой согласны все летописи) изнуренные подростки стояли на берегу генуэзской гавани, обмирая от восторга. Море! Два чудовищных месяца и тысяча километров позади, схоронено столько друзей, и вот — море, и до святой земли рукой подать.

Как же они собирались пересечь Средиземное море? Откуда собирались раздобыть деньги на корабли? Ответ прост.

Ни корабли, ни деньги им не нужны.

Море — с божьей помощью — должно расступиться перед ними. С первого дня агитации за поход ни о каких кораблях и деньгах речи не шло.

Перед детьми был сказочный город — богатая Генуя. Воспрянув духом, они снова высоко подняли оставшиеся знамена и кресты. Николас, который в Альпах лишился повозки и шел теперь со всеми вместе пешком, вышел вперед и произнес пламенную речь. Ребята с прежним энтузиазмом приветствовали своего вождя. Пусть они были босы и в лохмотьях, в ранах и струпьях, но они дошли до моря — самые упрямые, самые сильные духом. Цель похода — святая земля — совсем близка.

Отцы свободного города приняли делегацию детей во главе с несколькими священниками (в прочие моменты похода роль взрослых наставников хронистами замалчивается, вероятно, из-за нежелания компрометировать церковников, поддерживавших эту нелепую затею). Дети не просили кораблей, они испрашивали лишь позволения переночевать на улицах и площадях Генуи. Отцы города, обрадовавшись, что у них не просят ни денег, ни кораблей, позволили ребятам остаться на неделю в городе, а затем советовали им возвращаться подобру-поздорову в Германию.

Участники похода живописными колоннами вошли в город, впервые за многие недели снова упиваясь всеобщим вниманием и интересом. Горожане глядели на них с нескрываемым любопытством, но в то же время настороженно-враждебно.

А от дожа и сенаторов летел посланец: никакой недели, пусть завтра же убираются восвояси, отцы города передумали! Чернь была решительно против присутствия в Генуе маленьких германцев. Правда, папа благословил поход, но вдруг эти дети выполняют коварный замысел германского императора. С другой стороны, генуэзцам не хотелось выпускать из рук такое количество дармовой рабочей силы, и детям было предложено остаться в Генуе навсегда и стать добрыми гражданами свободного города.

Однако участники похода отмахнулись от казавшегося им нелепым предложения. Ведь завтра — в путь сквозь море!

Утром колонна Николаса во всей красе выстроилась у кромки прибоя. Горожане столпились на набережной. После торжественной литургии, распевая псалмы, отряды двинулись навстречу волнам. Первые ряды вошли в воду по колени... по пояс... И замерли в оторопи: море не желало расступаться. Господь не сдержал своего обещания. Новые молитвы и гимны не помогали. Время шло. Солнце поднималось и припекало... Генуэзцы, пересмеиваясь, расходились по домам. А дети все не спускали глаз с моря и пели, пели — до хрипоты...

Срок разрешения на пребывание в городе истекал. Надо было уходить. Несколько сот потерявших надежду на успех похода подростков ухватились за предложение городских властей поселиться в Генуе. Юношей из знатных семей приняли в лучшие дома как сыновей, прочих — разобрали в услужение.

Но самые упрямые собрались в поле невдалеке от города. И стали совещаться. Кто знает, где господь положил открыть им дно моря. — может, и не в Генуе. Надо идти дальше, искать место. И лучше умереть в солнечной Италии, чем вернуться побитыми собаками на родину! А страшнее позора — Альпы, г.р. клятые Альпы...

Сильно поредевшие отряды незадачливых юных крестоносцев двинулись дальше на юго-восток. О дисциплине больше не было и речи, шли группами, точнее, шайками, силой и хитростью добывая пропитание. Николас больше хронистами не упоминается — может, осел в Генуе.

Орда подростков достигла наконец Пизы. То, что их выдворили из Генуи, было отличной рекомендацией для них в Пизе, городе, соперничавшего с Генуей. Море и тут не расступилось, но жители Пизы в пику генуэзцам оснастили два корабля и отправили на них какую-то часть детей в Палестину. В хрониках имеется глухое упоминание о том, что они благополучно достигли берега святой земли. Но если это и случилось, они, вероятно, вскоре перемерли от нужды и голода — тамошние христиане сами едва-едва сводили концы с концами. Ни о каких встречах детей-крестоносцев с мусульманами хроники не упоминают.

Осенью несколько сотен германских подростков добрались до Рима, нищета и заброшенность которого после роскоши Генуи, Пизы и Флоренции поразила их. Папа Иннокентий III принял представителей маленьких крестоносцев, похвалил, а затем пожурил их и велел возвращаться домой, запамятовав, что их дом — в тысяче километров за проклятыми Альпами. Затем по приказу главы католической церкви дети целовали крест, что, «прийдя в совершенный возраст», непременно закончат прерванный крестовый поход. Теперь худо-бедно папа имел несколько сотен крестоносцев на будущее.

Немногие участники похода решились на возвращение в Германию, большинство из них поселились в Италии. До родины дошли единицы — через многие месяцы, а то и годы. По своему невежеству они даже не умели толком рассказать, где побывали. Детский крестовый поход вылился в своего рода миграцию детей — рассеяние их по другим областям Германии, Бургундии и Италии.

Вторую германскую колонну, не менее многочисленную, чем колонна Николаса, постигла такая же трагическая судьба. Те же тысячи смертей на дорогах — от голода, быстрых течений, хищных зверей; тяжелейший переход через Альпы — правда, через другой, но не менее губительный перевал. Повторялось все. Только неубранных трупов позади осталось еще больше: общего руководства в этой колонне почти не было, поход уже через неделю превратился в кочевку неуправляемых орд голодных до озверения подростков. Монахи и священники с большим трудом собирали детей в группы и кое-как обуздывали, но это — до первой драки за подаяние.
В Италии детей угораздило сунуться в Милан, который за пятьдесят лет еле-еле оправился от набега Барбароссы. Оттуда они еле унесли ноги: миланцы травили их собаками, как зайцев.

Море не расступилось перед малолетними крестоносцами ни в Равенне, ни в других местах. Лишь несколько тысяч детей добрели до самой подошвы итальянского «сапожка». Они уже прослышали о решении папы остановить поход и задумали обмануть понтифика и уплыть в Палестину из порта Бриндизи. А многие просто по инерции брели вперед, ни на что не надеясь. На крайнем юге Италии в тот год была чудовищная засуха — урожай погиб, голод был такой, что, по свидетельству хронистов, «матери пожирали своих детей». Трудно даже представить, чем могла питаться германская детвора в этом пухнувшем от голода враждебном им краю.

Тех, кто чудом остался жив и добрался до Бриндизи, ждали новые злоключения. Горожане определили участвовавших в походе девочек в матросские притоны. Двадцать лет спустя хронисты станут удивляться: отчего в Италии так много белокурых голубоглазых проституток? Мальчиков хватали и обращали в полурабов; оставшимся в живых отпрыскам знатных родов повезло, конечно, больше — их усыновили.

Архиепископ Бриндизи попытался остановить этот шабаш. Он собрал остатки маленьких страстотерпцев и... пожелал им приятного возвращения в Германию. Самых фанатичных «милосердный» епископ усадил на несколько суденышек и благословил на безоружное завоевание Палестины. Снаряженные епископом посудины затонули едва ли не в виду Бриндизи.

Крестный путь французских детей

Более чем тридцать тысяч французских ребят вышли тогда, когда германские дети уже замерзали в горах. Торжественности и слез при проводах было не меньше, чем в Кельне.

В первые дни похода накал религиозного фанатизма среди подростков был таким, что они не замечали никаких трудностей пути. Святой Стефан ехал в наилучшей повозке, устланной и крытой дорогими коврами. Рядом с повозкой гарцевали малолетние высокородные адъютанты вождя. Они с удовольствием носились вдоль походных колонн, передавая поручения и приказы своего кумира.

Стефан тонко улавливал настроение массы участников похода и по необходимости обращался к ним на привалах с зажигательной речью. И тогда вокруг его повозки творилось такое столпотворение, что в этой толчее одного-двоих малышей непременно калечили или затаптывали насмерть. В таких случаях наспех сооружали носилки или рыли могилу, скороговоркой творили молитву и спешили дальше, помня о жертвах до первого перекрестка. Зато долго и оживленно обсуждали, кому повезло разжиться клочком одежды святого Стефана или щепкой от его повозки. Эта экзальтация захватила даже тех детишек, которые бежали из дома и присоединились к крестоносному «воинству» вовсе не по религиозным мотивам. У Стефана голова шла кругом от сознания своей власти над сверстниками, от непрестанного восхваления и беспредельного обожания.
Трудно сказать, был ли он хорошим организатором — скорее всего движением отрядов руководили сопровождавшие детей священники, хоть хроники об этом умалчивают. Невозможно поверить тому, что горластые подростки могли без помощи взрослых управиться с тридцатитысячным «воинством», разбивать в удобных местах лагеря, организовывать ночевки, давать отрядам по утрам направление движения на день.

Пока юные крестоносцы шли по территории родной страны, население везде принимало их гостеприимно. Дети если и умирали в походе, то почти исключительно от солнечных ударов. И все-таки постепенно усталость накапливалась, дисциплина ослабевала. Чтобы поддерживать энтузиазм участников похода, ежедневно приходило лгать, что к вечеру отряды прибудут к пункт назначения. Завидев вдали какую-нибудь крепость, дети возбужденно спрашивали друг друга: «Иерусалим?» Бедолаги забывали, а многие и просто не знали, что достичь «святой земли» можно, лишь переплыв море.

Миновали Тур, Лион и пришли в Марсель почти в полном составе. За месяц ребята прошли пятьсот километров. Легкость маршрута позволила им опередить германских детей и первыми достичь побережья Средиземного моря, которое, увы, не расступилось перед ними.

Разочарованные и даже обиженные на господа бога, дети разбрелись по городу. Переночевали. Наутро снова молились на берегу моря. Марсельцы, известные зубоскалы, подталкивали друг друга и пересмеивались. К вечеру в отрядах недосчитались нескольких сотен детей — они подались домой.

Шли дни. Марсельцы кое-как терпели свалившуюся им на голову ораву детей. На молитвы к морю выходило все меньше «крестоносиков». Руководители похода с тоской поглядывал» на корабли в гавани — были бы деньги, они бы не побрезговали теперь и обычным способом пересечения моря.

Марсельцы стали роптать. Атмосфера накалялась. Как вдруг, по старинному выражению, господь них оглянулся. В один прекрасный день море расступилось. Разумеется, не в буквальном смысле слова.

Горестное положение юных крестоносцев тронуло двух именитейших купцов города — Гуго Ферреуса и Уильяма Поркуса. И они из чистого человеколюбия предоставили детям нужное количество кораблей и провианта.

- Чудо, обещанное вам, — вешал с помоста на городской площади святой Стефан, — свершилось! Мы просто не так поняли знамения божьи. Расступиться должно было не море, а сердце человеческое! Воля господа явлена нам в поступке двух достопочтенных марсельцев и т. д.

И снова ребята теснились вокруг своего кумира, снова норовили урвать лоскуток его рубахи, снова кого-то насмерть задавили...

Но оказалось среди детей немало и таких, которые старались побыстрее выбраться из толпы, чтобы под шумок улизнуть из благословенного Марселя. Средневековые мальчишки были достаточно наслышаны о ненадежности тогдашних кораблей, о морских бурях, о рифах и разбойниках.

К следующему утру участников похода значительно поубавилось. Но это было к лучшему, оставшиеся сносно разместились на кораблях, очистив свои ряды от малодушных. Кораблей было семь. Согласно хроникам, крупный корабль того времени мог вместить до семисот рыцарей. Таким образом, мы с достаточным основанием можем предполагать, что детей помешалось на каждый корабль не меньше. Значит, корабли приняли около пяти тысяч ребят. С ними было не менее четырехсот священников и монахов.

Проводить детей на берег высыпало почти все население Марселя. После торжественного молебна суда под парусами, расцвеченные флагами, под песнопения и восторженные крики горожан величаво отплыли из гавани, и вот уже они исчезли за горизонтом. Навеки.

Восемнадцать лет о судьбе этих кораблей и отплывших на них детей ничего не было известно.

Эпиграмма вместо эпитафии

Итак, прошло восемнадцать лет со дня отплытия юных крестоносцев из Марселя. Все сроки для возвращения участников детского похода минули.

История шла своим чередом. Феодалы резали друг друга, нищие нищали, богатые богатели. Отшумели, уже после смерти Иннокентия III, еще два крестовых похода, удалось «выхитрить» Иерусалим у мусульман, пойдя на союз с египетским султаном. Словом, жизнь шла бурная, хотя и несколько однообразная. О пропавших детях и думать забыли. Кинуть клич, поднять Европу на поиски, разыскать пять тысяч ребят, которые, возможно, еще живы, — такое и в голову никому не приходило. Столь расточительный гуманизм был не в обычаях того времени.

Матери свое уже отплакали. Детей рождалось видимо-невидимо. И умирало детей немало. Словом, каждодневных забот хватало. Хотя, конечно, трудно представить, что сердца матерей, проводивших детей в поход, не саднило от горечи бессмысленной утраты.

В 1230 г. в Европе внезапно объявился монах, некогда отплывший из Марселя вместе с детьми. Из его рассказов, быстро облетевших весь континент, родители узнали о трагической судьбе своих без вести пропавших детей. А случилось следующее.

Детишки, скученные в трюмах, ужасно страдали от духоты, морской болезни и страха. Они боялись сирен, левиафанов и, конечно, бурь. Именно буря обрушилась на несчастных, когда они миновали Корсику и огибали Сардинию. Корабли понесло к острову святого Петра у юго-западной оконечности Сардинии. В сумерках дети вопили от ужаса, когда судно швыряло с волны на волну. Находившихся на палубе десятками смывало за борт. Пять неуправляемых кораблей — с изорванными парусами и сломанными мачтами — течение пронесло мимо рифов. А два летели прямо на прибрежные скалы. Крики и многоголосый хор молящихся детей стали еще истошней — и вдруг все враз стихло. Корабли разнесло в щепы. Поглотив свою добычу, шторм быстро успокоился.

Пять других кораблей кое-как добрались до африканского берега. Правда, прибило их в алжирскую гавань... Но оказалось, что именно сюда они и должны были приплыть. Их здесь явно ждали. Суда мусульман встретили их и отконвоировали в порт. Образцовые христиане, сердобольные Ферреус и Поркус потому и пожертвовали семь кораблей, что вознамерились продать пять тысяч детей в рабство неверным. Это был своеобразный подвиг во имя наживы! Марсельцы растерзали бы негодяев, узнай они о судьбе детей! Но, как верно рассчитали купцы, богом которых была звонкая монета, чудовищная разобщенность христианского и мусульманского миров способствовала успеху их преступного замысла и обеспечила их личную безопасность.

Что такое рабство у неверных, дети знали из жутких историй, которые разносили по Европе пилигримы. Поэтому невозможно описать их ужас, когда они поняли, что произошло.

Часть детей раскупили на алжирском базаре, и они стали рабами, наложницами или наложниками богатых мусульман. Остальных ребят погрузили на корабли и отвезли на рынки Александрии. Четырем сотням монахов и священников, которых вместе с детьми привезли в Египет, сказочно повезло. Их купил престарелый султан Малек Камель, более известный как Сафадин. Этот просвещенный правитель уже поделил свои владения между сыновьями и имел досуг для ученых занятий. Христиан он поселил в каирском дворце и засадил за переводы с латыни на арабский. Образованнейшие из ученых рабов делились своей европейской премудростью с султаном и давали уроки его придворным. Жилось им сытно и вольготно, только нельзя было выходить за пределы Каира. Пока они осваивались во дворце, благословляя бога, дети работали на плантациях и мерли как мухи.

Несколько сотен маленьких рабов отправили в Багдад. А попасть в Багдад можно было только через Палестину... Да, дети ступили-таки на «святую землю». Но в оковах или с веревками на шее. Они видели величественные стены Иерусалима. Они прошли через Назарет, их босые ступни обжигали пески Галилеи... В Багдаде юных рабов распродали. Одна из хроник повествует, что багдадский халиф вздумал обратить их в ислам. И хоть событие это описано по тогдашнему трафарету: их-де пытали, били, терзали, но ни один не предал родную веру, — рассказ мог быть правдивым. Мальчики, которые ради высокой пели прошли через столько страданий, вполне могли показать несгибаемую волю и умереть мучениками за веру. Таких было, согласно хроникам, восемнадцать. Калиф оставил свою затею и услал оставшихся в живых христианских фанатиков медленно иссыхать на полях.

В мусульманских землях малолетние крестоносцы умирали от болезней, от побоев или осваивалась, учили язык, постепенно забывав родину и родных. Все они умерли в рабстве — из плена ни один не вернулся.

К монаху, за какие-то заслуги отпущенному из Каир стекались со всей Европы матери пропавших во время похода детей. Но много ли радости было им от того, что монах видел их сына в Каире, что сын или дочь еще живы. Монах рассказал, что в Каире томятся в неволе около семисот участников детского крестового похода. Разумеется, ни один человек в Европе пальцем о палец не ударил, чтобы выкупить из рабства былых кумиров невежественных толп.

Что стало с вожаками юных крестоносцев? О Стефане было слышно только до прихода его колонны в Марсель. Попал ли он в плен к мусульманам, или заблаговременно дезертировал, или погиб в морской пучине — неизвестно. Николас пропал из виду в Генуе, но в Германию не возвратился — его земляки хотели растерзать мальчишку, узнав, скольких детей он погубил в чужих краях, во довольствовались его отцом, который приложил руку к созданию «святого отрока». Третий, безымянный, вожак детей-крестоносцев растворился в безвестности.

Папа Григорий IX (1227—1241), узнав о гибели двух кораблей с детьми у берегов Сардинии, повелел воздвигнуть им памятник на острове Святого Петра

Надо сказать, что рыбаки сразу после кораблекрушения погребли на безлюдном острове сотни детских трупов. Но уж такова была разобщенность тогдашней Европы, что известие об этом не дошло ни до французских, ни до германских матерей. Двадцать лет спустя детей перезахоронили в одном месте и на их братской могиле воздвигли церковь Новых Непорочных Младенцев. Рядом с церковью для постоянных богослужений поселили двенадцать монахов. Церковь стала местом богомолья — паломники являлись с приношениями, монахи благоденствовали. Так длилось века три. Потом церковь захирела, и в один прекрасный день монахи улизнули с острова. В 1737 г. на нем поселились беглецы из мусульманского плена (вот она, ирония истории). Их колония процветала, занимаясь рыбной ловлей и добычей кораллов. Был построен город, в котором проживало десять тысяч человек. Но церковь Новых Непорочных Младенцев давно разрушилась, даже ее руины со временем затерялись, и новое население острова знать не знало о трагедии, случившейся у этих берегов полтора столетия назад.

Да и на континенте о детском крестов; м походе постепенно совсем забыли. Дет: религиозные массовые психозы проявлялись еще дважды: в 1237 г. тысячная толпа детей из Эрфурта собралась тайком от родителей и с песнопениями ушла в Армштадт, где происходила канонизация святой Елизаветы, ландграфини Туринской, а в 1458 г. совершилось массовое паломничество детей против воли родителей по маршруту Швабия - церковь Святого Михаила в Нормандии. Но и эти рецидивы детского религиозного фанатизма не вызвали интереса ученых мужей...

Что же касается современников детского крестового похода, то, как мы уже говорили, хронисты ограничились лишь весьма беглым его описанием, а простой народ, забыв свой энтузиазм и восторг от затеи маленьких безумцев, вполне соглашался с двухстрочной латинской эпиграммой — литература почтила сто тысяч загубленных ребятишек лишь шестью словами:

На берег дурацкий
Ведет ум ребятский.

Страшно, когда за преступное ребячество взрослых расплачиваются дети.

 

Комментарии :